Частный визит в Париж [= Место смерти изменить нельзя] - Татьяна Гармаш-Роффе

– И это все, что удалось установить?

– Если это можно назвать словом «установить»…

– Опять женщина! – проговорил задумчиво Максим. – Не та ли, которая нанесла мне ночной визит?

– Вы, помнится, говорили, что женщина эта была высокого роста?

– Пожалуй, высокого.

– Мадлен тоже.

– Мадлен? – Максим удивленно поднял брови. – Что бы ей могло понадобиться в квартире у Арно?

– Не знаю. С другой стороны, о том, что вас не будет дома после восьми, знали только Соня с Пьером. И их гости.

– Ну не Маргерит же ко мне приходила… А эту женщину за рулем никто из свидетелей не сумел описать?

– Нет.

– Интересно получается. – Максим вздохнул. – Моя скромная режиссерская персона в центре событий. Я, правда, человек простой, больше предпочитаю интерес к своей персоне со стороны зрителей. Ну и cо стороны критики… Чтоб ей почаще меня хвалить!

Реми рассмеялся.

– Мадлен еще, должно быть, до дома не добралась, а у меня уже образовалась куча вопросов к ней. Надо мне этим заняться.

– Вы ее подозреваете?

– Я всех подозреваю, как обычно.

– Я хочу сказать… Вы допускаете, что Мадлен могла бы… что она способна на убийство – убийство своего отца?! Я помню, вы от Сони сразу отмели все подозрения просто потому, что вы ей поверили. Значит, Мадлен вы не доверяете, она вам кажется способной на преступление?

– Знаете, Максим, для меня существует два типа людей. Первый тип – это люди, у которых на лицах написано все, и второй тип – это люди, у которых на лицах…

– …не написано ничего, – догадался Максим.

– Вот именно. Так вот, лицо, на котором написано все, может принадлежать негодяю, а может принадлежать честному человеку, но оно сразу выдает мне своего хозяина, и я знаю с первой встречи, с кем имею дело. Люди же, лица которых неразговорчивы, могут быть тоже негодяями или честными людьми, но я не могу считать с их лиц информацию. Мадлен принадлежит именно к этому типу.

Реми встал и сдержанно потянулся.

– Мне пора. Соня к вам придет?

– Обещала…

– Вот и хорошо. Тогда я вас покину с чистой совестью.

– Вы уверены, что с чистой совестью?

– Почему? – недоуменно уставился на него детектив.

– Мадлен вас наняла, чтобы установить вину Ксавье, не так ли? А вы ее подозреваете и собираетесь допрашивать…

– Мадлен меня наняла, чтобы установить не вину Ксавье, а виновен ли он, – важно сказал Реми. – И именно этим я собираюсь заняться.

– Ну-ну, – сказал Максим, – не забудьте проставить в чеке сумму гонорара!

– Об этом вы можете не беспокоиться, мой друг.

– Только, сдается мне, насчет вины Ксавье вы уже составили себе достаточно ясное представление. Или мне показалось?

– Ишь вы какой, интуиция, что ли?

– Режиссерская. Показалось или нет?

– Показалось. Так будьте здоровы, я пошел.

Реми направился к выходу, как вдруг Максим снова позвал его:

– Постойте, Реми!

Реми вернулся. Максим приподнялся, опершись на отставленных назад локтях.

– Наверное, я должен вам об этом сказать… Я сам, честно говоря, не знаю, что и думать. Это похоже на галлюцинацию…

– Вы о чем?

Реми торопился и потому немножко нервничал.

– Я у Сони был, в четверг, помните, вы все ушли, а я остался у нее обедать?

– Да. И что?

– Когда я смотрел из окна комнаты на верхнем этаже в сад – в комнате было темно, – мне показалось, что в ее саду кто-то прячется. Что кто-то стоял в кустах. Я до конца не уверен, но все же – я решил, лучше вам сказать.

– Вы не узнали этого человека?

– Нет.

– Мужчина?

– Мужчина вроде бы.

– Не Пьер ли?

– Я тоже задал себе этот вопрос. Но ничего не могу утверждать. А почему вы о нем подумали?

– Не вижу других кандидатов. Хотя это не значит, что их нет…

– Согласен, для одного сценария здесь слишком много накручено: ночная незнакомка, нанесшая мне нежданный визит; некая женщина за рулем, намеренная меня раздавить; а теперь еще и мужчина в саду. Перебор. Надо облегчать сценарий. Предлагаю человека в саду считать Пьером – в роли ревнивого мужа.

Реми рассмеялся и покинул квартиру.

Полежав несколько минут в одиночестве, Максим медленно сел на кровати, посидел, прислушиваясь к пульсирующему шуму кровотока в голове, затем осторожно спустил одну ногу, пошарил, нашел тапку, спустил другую ногу и медленно, словно у него был радикулит, сполз с постели. Главное – не вставать рывком. Если вставать медленно, постепенно, то голова не так уж и кружится. Он еще постоял, проверяя свои ощущения, – ничего, все в порядке, sa va[13]Приободрившись, он направился в туалет и ванную и даже начал, по своей привычке с детских лет, напевать песенку.

Приняв душ, он почувствовал себя намного лучше, да и выглядел посвежее. «Хоть на человека похож», – заключил он, разглядывая свое мускулистое тело и порозовевшее лицо, покрытое рыжеватой щетиной. Бриться он не стал из-за содранной кожи, но нашел, что его «трехдневная небритость» обладает неотразимым шармом.

– Больше никаких постельных режимов, никаких пижам – это вредно для здоровья! Да здравствуют джинсы! – сказал он вслух и запел во все легкие, выходя из ванной:

Как много девушек хороших,

Как много ласковых имен,

Но лишь одно из них тревожит…

«Как странно человеческая натура устроена, – подумал он вдруг, еще допевая песенку. – Позавчера я узнал, узнал с точностью, что дядя умер, убит. Позавчера я горевал, вчера меня самого чуть не убили, а сегодня – радуюсь жизни как ни в чем не бывало, и только лишь потому, что я сам жив и даже здоров и чувствую себя хорошо…»

Унося покой и сон, когда влюблен… —

оглашали коридор жизнерадостные ноты. «И еще, может быть, потому, что должна прийти Соня, я снова увижу ее сегодня…»

Любовь нечаянно нагрянет,

Когда ее совсем не ждешь…

И каждый вечер сразу станет удивительно хорош,

И ты поешь…

Соня смотрела на него, широко раскрыв глаза.

Она сидела в гостиной и смотрела на него. А он стоял в дверях гостиной, совершенно голый. Вернее, не так уж совершенно, поскольку на ногах у него были тапочки. Но если не считать тапочек – то в остальном совершенно голый. И вот в таком виде он обалдело стоял перед Соней.